Развитие института проституции в Петербурге, особенно с 40-х гг. XIX в., шло почти что по классическим канонам. Существовал слой диктериад из публичных домов, бурно разрастался контингент свободных проституток, фигурировавших в России, как уже говорилось, под названием "бланковых". И конечно же, имелись в столице Российской империи и свои гетеры, и свои авлетриды.
читать дальшеВысший аристократический слой петербургских дам полусвета к моменту официального признания проституции уже сложился. Большинство из них составляли иностранки, находившиеся на содержании у весьма обеспеченных петербуржцев, как правило принадлежавших к высшим кругам общества. В обиходе в конце 40-50-х гг. XIX в. этих женщин в Петербурге называли "камелиями" по ассоциации с вышедшим в свет в 1848 г. романом А. Дюма-сына "Дама с камелиями". Представительницы данного слоя проституток не состояли на учете во Врачебно-полицейском комитете Петербурга, и поэтому официальных данных о них, тем более относящихся к третьей четверти XIX в., очень мало.
Известно, что "камелии" вели такую же жизнь, как и аристократы, в обществе которых вращались эти дамы. "Встают они поздно, - отмечал в 1868 г. анонимный автор "Очерка проституции в Петербурге", - катаются по Невскому в каретах и наконец выставляют себя напоказ во французском театре"56. Любопытные факты, иллюстрирующие жизнь и нравы петербургских "камелий", можно найти в художественной литературе и публицистике.
Вот что писал, например, известный писатель-демократ С.С. Шашков в своей книге "Исторические судьбы женщин, детоубийство и проституция" (1871), весьма популярной в то время: "Во главе аристократической проституции стоят "камелии", эти гетеры современного мира, не обладающие, впрочем, ни умом, ни образованностью, ни доблестями, которыми славились их древнейшие представительницы".
Такой же точки зрения придерживался и И.И. Панаев, прозванный некоторыми современниками "новым поэтом петербургских "камелий"". Он с большой долей сарказма описывал достоинства, которыми обладали "прелестные Луизы, Берты, Арманс, Шарлотты Федоровны".
Вывезенные чаще всего из небольших немецких и французских городов, они через два-три года благодаря своим покровителям обнаруживали вкус в выборе своих туалетов, обстановки квартир, в оснащении экипажей. Однако такой антураж не менял их сути: большинство "камелий" оставались безграмотными и невежественными существами, лишь строящими из себя дам высшего света. В легком же подпитии они превращались в самых "разгульных и отчаянных лореток", "ловко и бесстыдно канкировавших в любых местах". Они-то и заполняли в 50-60-х гг. XIX в. те улицы Петербурга, на которые, согласно Положению о врачебно-полицейском надзоре, не допускались обычные "бланковые" девицы.
Пышные наряды петербургских гетер, заметно осмелевших после официального разделения продажных женщин на "чистых" и "нечистых", явно контрастировали со скромными одеждами "новых женщин", уже появившихся в столице. Однако сдержанность во внешнем облике - простое черное платье, отсутствие кринолина, нередко стриженые волосы - отнюдь не лишала "нигилисток" чисто женского обаяния.
Характерным примером служит судьба Людмилы Петровны Михаэлис, более известной как жена Н.В. Шелгунова. Вот как описывала внешность 24-летней Л.П. Шелгуновой ее современница Е.А. Штакеншнейдер: "Вообще окружают Шелгунову почти поклонением. Она не хороша собой, довольно толста, носит короткие волосы, одевается без вкуса; руки только у нее красивы, и она умеет нравиться мужчинам; женщинам же не нравится. Я все ищу идеальную женщину и все всматриваюсь в Шелгунову, не она ли".
Н.В. Шелгунов не первый и не единственный муж Людмилы Петровны Михаэлис. Гражданским браком она сочеталась с М.Л. Михайловым, а затем, после ссылки его на каторгу в Сибирь, - с А.А. Серно-Соловьевичем. Обаяние этой женщины, сумевшей трех мужчин вдохновить на революционные подвиги, по-видимому, было очень велико. Еще более известные образцы "новых женщин" и новых отношений являли собой А.Я. Панаева, Н.А. Тучкова-Огарева, М.А. Обручева-Сеченова.
Женщины такого типа, конечно, составляли огромную конкуренцию петербургским "камелиям". Мужской половине передовых слоев не нужно было теперь искать вдохновения в обществе с псевдогетерами 50-60-х гг. Свободное духовное и физическое сближение с женщинами своего уровня становилось постепенно нормой жизни в кругах интеллигенции. Известный революционер-демократ Л.Ф. Пантелеев вспоминал, что на одном из студенческих собраний в начале 60-х гг. Н.Г. Чернышевский, обративший внимание на присутствовавших там барышень, якобы сказал: "А какие милые эти барышни, большая разница против прежнего; в мое время в студенческой компании можно было встретить только публичных женщин".
Серьезные изменения, происходившие в России в третьей четверти XIX в. в области половых отношений и морали, нанесли удар прежде всего по российскому гетеризму как своеобразной форме проституирования.
Женщины "нового типа" оказывали сильное влияние на общественную и культурную жизнь именно благодаря сочетанию внешней привлекательности, образованности, свободомыслия. Весьма симптоматичным в этом плане является то обстоятельство, что одной из героинь романа Н.Г. Чернышевского "Что делать?" была некая Жюли - яркий, но редкий тип "камелии", которую знала "вся аристократическая молодежь Петербурга". Вера Павловна - этот образец нового человека - вполне находила общий язык с петербургской гетерой, и сближало их общее толкование вопроса продажности в любви.
На рубеже XIX-XX вв. эстетические функции гетеризма взяла на себя плеяда "новых женщин", активность которых получила в это время особое развитие. Модные салоны деятелей литературы и искусства были просто немыслимы без присутствия особ прекрасного пола, сочетавших в себе внешнее обаяние и талант.
Яркой представительницей этого слоя петербурженок, несомненно, является З.Н. Гиппиус, женщина яркая и удивительная, согласно характеристике П.П. Перцова - современника, критика, издателя: "Высокая, стройная блондинка с длинными золотистыми волосами и изумрудными глазами русалки... она бросалась в глаза своей наружностью".
Эта "боттичеллиевская" женщина кокетничала не только своей красотой, но и демонической литературной позицией, создавая вокруг себя атмосферу высокой духовности и в то же время изысканно легкого эротизма. З.Н. Гиппиус привлекала к себе внимание талантливейших литераторов Петербурга и, несомненно, играла главенствующую роль в известном литературном салоне в "доме Мурузи". Здесь постоянно бывали А.А. Блок, Ф.К. Сологуб, В.Я. Брюсов, В.И. Иванов и др.
Любопытно отметить, что внешнюю обстановку, царившую на пирах гетер, старались возродить во многих петербургских салонах на рубеже XIX-XX вв. В знаменитой "Башне" В.И. Иванова, располагавшейся в доме на углу Таврической и Тверской, с осени 1905 г. проводились еженедельные "среды", на которых гости засиживались до утра. Жена хозяина Л.Д. Зиновьева-Анибал, поэт и прозаик, любившая, по словам М.В. Добужинского, "хитоны и пеплумы, красные и белые, предпочитала диванам и креслам ковры, на которых среди подушек многие группировались и возлежали".
Конечно, до оргий, которыми нередко заканчивались вечера в домах гетер, дело не доходило. Но дух высокого творчества во многом поддерживался красотой и элегантностью хозяйки салона. Кстати, после ее смерти вечера в "Башне" прекратились.
Не меньшей известностью в Петербурге пользовался и салон Чудновских на Алексеевской улице. Царицей здесь была жена хозяина - художница А.М. Зельманова, по словам Б.К. Лившица, "женщина редкой красоты, прорывавшейся даже сквозь ее беспомощные, писанные ярь-медянкой автопортреты", умевшая "и вызывать разговор, и искусно изменять его направление".
"Жизнерадостный и вольный дух Монмартра", по воспоминаниям того же Б. К. Лившица, витал и в доме четы Пуни, на углу Гатчинского и Большого проспекта Петербургской стороны, где хозяйкой была Ксана Пуни, женщина загадочная и с легким налетом авантюризма64. Еще одной яркой фигурой в богемном мире Петербурга начала XX в. являлась Паллада Богданова-Бельская, о которой И. Северянин писал:
"Уродливый и блеклый Гумилев
Любил кидать пред нею жемчуг слов.
Субтильный Жорж Иванов - пить усладу,
Евреинов - бросаться на костер.
Мужчина каждый делался остер,
Почуяв изощренную Палладу..."
В доме П. Богдановой-Бельской устраивались "афинские вечера". О них, по воспоминаниям актрисы и писательницы Л. Д. Рындиной, очень много говорили в Петербурге, и в частности такого, что явно могло смутить обывателя. Любил кидать пред нею жемчуг слов.
Субтильный Жорж Иванов - пить усладу,
Евреинов - бросаться на костер.
Мужчина каждый делался остер,
Почуяв изощренную Палладу..."
В числе "новых женщин" Серебряного века" стоит назвать и Нину Перовскую, судьба которой связана с именами известных петербургских поэтов К.Д. Бальмонта, В. Я. Брюсова и А. Белого. Последний писал о ней: "Раздвоенная во всем, больная, истерзанная несчастной жизнью, с отчетливым психопатизмом, она была - грустная, нежная, добрая, способная отдаваться словам, которые вокруг ее раздавались почти до безумия; она переживала все, что ни напевали ей в уши, с такой яркой силой, что жила исключительно словами других, превратив жизнь в бред и абракадабру..." Это, по словам Вл. Ходасевича, и сделало Н. Перовскую "объектом любвей".
Трагический романтизм, окружавший ее, сродни страстям и страданиям Мари Дюплесси - известной парижской куртизанки. Благодаря существованию "новых женщин" российский гетеризм как высшая форма проституции погиб уже в 60-е гг. XIX в., так и не достигнув уровня античности.
История петербургских авлетрид более продолжительна. Под этим названием фигурировали в Греции флейтистки и танцовщицы, которые тайно занимались торговлей собственным телом, а в России - женщины, принадлежавшие к низшим слоям мира театральных подмостков. Особый контингент лиц, причастных к тайной проституции, составляли хористки, танцовщицы кафешантанов, а ранее всего - цыганки.
Именно они являлись специфической группой в среде петербургских авлетрид, имевшей ярко выраженную российскую особенность. Цыганские хоры - это почти обязательный атрибут ночной жизни Петербурга как в XIX в., так и в начале XX в. Однако если в 40-70-х гг. брать на содержание цыганок считалось хорошим тоном даже в аристократических кругах, то позднее таборные певицы стали выполнять сугубо эстетические функции, создавая тем не менее своим искусством особенную, возбуждающую чувства атмосферу. М.В. Добужинский вспоминал, как в 90-х гг. он проводил время в компаниях старых друзей по гимназии: "До поздней ночи мы сидели в "Аквариуме" или в "Альказаре", слушая цыган (причем я чуть ли не влюбился в одну статную необыкновенную красавицу цыганку)..."
Весьма показательно и отношение А.А. Блока к цыганкам-артисткам, выраженное им в письме к В.Я. Пясту от 3 июля 1911 г. и дневниковой записи: "И действительно, они пели Бог знает что, совершенно разорвали сердце; а ночью в Петербурге под проливным дождем на платформе та цыганка, в которой, собственно, и было все дело, дала мне поцеловать руку - смуглую, с длинными пальцами - всю в бронзе из колючих колец... Страшный мир. Но быть с тобой странно и сладко". Кстати сказать, цыганки никогда не числились ни в "билетных", ни в "бланковых" проститутках.
Примерно с 70-х гг. XIX в. на фоне общей либерализации городского быта и досуга начинает процветать подсобная, тайная проституция хористок и девиц из кафе-шантанов. Они составляли серьезную конкуренцию "бланковым" проституткам, пытавшимся найти клиентов в местах общественных увеселений. Начиная с 80-х гг. особой популярностью у петербургской публики пользовался театр-сад "Аквариум". Здесь при известном ресторане всегда по вечерам работали труппы артисток кабаре.
Шумной славой в начале века, по воспоминаниям А.Ф. Кошко, заведующего уголовным розыском Российской империи, пользовалась некая дива Шурка-Зверь, не брезговавшая зарабатывать на жизнь не только пением и канканом. Накануне первой мировой войны, в 1912 г., открылась кафешантанная эстрада в знаменитом театре "Буфф". Это увеселительное заведение сначала специализировалось на классических опереттах. Позднее сюда стали приглашать сольных исполнительниц романсов А. Вяльцеву, В. Панину, Н. Тамару, а затем всех затмили артистки дивертисмента. Для усиления эффекта от их выступления владелец "Буффа" Тумпаков даже провел реконструкцию помещений, соорудив специальные ложи и кабинеты, куда после выступлений зрители часто приглашали актрис с вполне определенной целью.
Проституирование становилось почти нормой жизни для женщин, желающих посвятить себя сцене. Атмосфера подмостков весьма способствовала доведению до крайности экзальтированных молодых особ. Многие из них сталкивались с тем, что "большинство поклонников, - как справедливо заметил в свое время известный правозащитник Ф.Н. Плевако, - не умеют уважать женщин в артистке и отделять ее интересы как художника от интересов женского и общечеловеческого достоинства, любуясь ей как артисткой, они хотели бы быть близкими к ней как к женщине".
Цельных натур такая ситуация приводила к трагедиям, аналогичным шумному делу об убийстве в 1890 г. актрисы М. Висковской офицером А.М. Бартеневым. Большинство же смирялось с предложенной альтернативой и не задумывалось о средствах достижения карьеры. На Первом съезде по борьбе с торгом женщинами в 1910 г. был с вниманием выслушан специальный доклад врача Р.А. Шихмана о тайной проституции, в котором особое внимание уделялось именно актрисам как контингенту, стоящему на грани профессиональной торговли телом.
Но все же истинными царицами петербургских ночей нужно назвать не гетер и авлетрид, а проституток, также не состоящих на официальном учете, но занимавшихся своей деятельностью почти профессионально.
Упоминание об этом контингенте продажных женщин, обслуживавших, как правило, средние слои петербургского общества, можно найти уже у И.И. Панаева в его "Очерках из петербурской жизни", относящихся к 50-60-м гг. XIX в.70 Одним из источников развития тайной проституции в Петербурге в 60-70-х гг. современники считали танцклассы, которые вновь возобновили свою деятельность в 1862 г. после запрета, последовавшего в 1849 г. Любопытное описание этих заведений приведено М. Кузнецовым в "Историко-статистическом очерке проституции в Санкт-Петербурге", опубликованном в 1870 г. в журнале "Архив судебной медицины и общественной гигиены". Обычно содержателями танцклассов были немцы, которые больше заботились о "мишурной обстановке клуба, не обращая внимания на стороны более существенные, как, например, на хорошее устройство дамской уборной, исправность окон, на качество полов... Залы освещены небольшим количеством газовых рожков, в танцевальном зале мебели нет, а вокруг всей залы поставлены деревянные лавки, обитые шерстяной материей".
Танцзалы привлекали мужчин самого разного возраста: от юношей до старцев. По мнению автора очерка, женщины, посещавшие эти заведения, держались весьма прилично, но обращение с ними мужчин "возмутительно".
Они заставляли девушек пить, курить и обязательно требовали канкан. "Неприличный канкан считается молодечеством, чем размашистее, чем пошлее, тем в больший восторг приходит публика, тем больше поклонников имеет женщина". Таким образом, подытоживал М. Кузнецов, само общество обратило эти танцевальные вечера в притон разврата, а на женщин, посещавших их, смотрели как на проституток.
С расширением масштабов использования женского труда в столице Российской империи росло и количество женщин, явно совмещавших две профессии. В особенности это касалось белошвеек, модисток, девушек из кондитерских. Они имели прямой контакт с потребителями в основном из средних слоев. К концу XIX в. на фоне общей тенденции сокращения публичных домов тайная проституция начала разрастаться.
На Первом съезде по борьбе с сифилисом в 1897 г. приводились следующие данные о количестве проституток, касающиеся, правда, России в целом: в 1889 г. в стране насчитывалось около 42 тыс. публичных женщин, из них 11 тыс. занимались тайной проституцией; в 1893 г. - 49 тыс., среди которых девицы неоформленные составляли 14 тыс. соответственно. Примерно такое же соотношение наблюдалось и в Петербурге.
Складывалась и довольно четкая система тайной торговли женским телом. Важное место в ней занимали рестораны, кафе, кондитерские. Фешенебельные рестораны типа "Кюба", "Донона", "Пивато" тайные проститутки посещать не могли. Зато заведения первого разряда служили местами сбора искательниц приключений и доходов.
В конце XIX - начале XX в. такие дамы по вечерам часто собирались в кофейне О.Ф. Андреевой на Невском, 6, а также в маленьком ресторанчике "Вена" на Малой Морской улице. Вообще-то считалось, что там в основном бывают представители петербургской богемы. В "Вене" действительно любили обедать А. Белый, Ю.П. Анненков, В.Ф. Ходасевич, Б. К. Лившиц. Но с появлением кабаре "Бродячая собака" былая слава "Вены" потускнела, и в числе завсегдатаев стали мелькать женщины, занимавшиеся тайной торговлей любовью. Именно здесь в 1913 г. состоялось знакомство госпожи Л.М. Тиме с ее будущими убийцами. Жертва - весьма легкомысленная особа, до замужества несколько лет, как сообщалось в журнале "Вестник полиции", "жила в незаконном сожительстве с разными людьми, получая от них большие денежные средства". На этот раз знакомство, на которое пошла Тиме с целью весело и доходно провести время в отсутствие мужа, закончилось для нее роковым образом.
Еще одним каналом распространения тайной проституции были гостиницы для приезжих. Уже в 70-е гг. такой славой пользовалась гостиница "Роза", где якобы существовали "особые номера", а на рубеже XIX-XX вв., по свидетельству А.Ф. Кошко, приличные замужние дамы избегали даже появляться рядом с заведением "Гигиена" в Дмитровском переулке.
Нередко неофициальная торговля любовью скрывалась под видом сдачи комнат молодым мужчинам. По данным 1910 г., много таких квартир располагалось на Николаевской, Садовой, Мещанской, Троицкой улицах, на Загородном проспекте и в районе Песков. Любопытны методы завлечения клиентов, к которым прибегали тайные проститутки средней руки.
В XX в. очень популярными стали "поездки за раритетом". Богатые мужчины получали по почте письма следующего содержания: "Милостевый государь! Случайно узнала, что Вы любитель редкостей. Могу Вам сообщить, что у меня имеются редкости разных стилей, доставшиеся мне от покойного мужа. Бываю дома от 12 до 6 вечера". Прилагался адрес, по которому любитель действительно мог обнаружить некие раритеты.
Однако такие изыски были свойственны узкому слою тайных проституток, которыми практически не интересовался Врачебно-полицейский комитет. С его точки зрения, гораздо большую опасность представляли девицы, не состоявшие под надзором, но промышлявшие прямо на улицах. Их контингент разрастался по мере закрытия публичных домов. В 1910 г. в Петербурге, только по данным Врачебно-полицейского комитета, в систематическом занятии проституцией подозревались 2600 женщин, тогда как "бланковых" девиц в городе было зарегистрировано 2522, а "билетных" - 32276.
"Общедоступных барышень" из числа белошвеек, модисток, горничных можно было встретить на городских гуляниях, в особенности близ Народного дома и в Лесном. Не брезговали они также незарегистрированными притонами, где посетителей нередко и обкрадывали, как сообщала, например, газета "Новое время" в одном из номеров за 1904 г.
В годы первой мировой войны тайная проституция в Петрограде получила особое развитие. Члены Врачебно-полицейского комитета вынуждены были констатировать, что число тайных проституток учету не поддается, но, вероятно, достигает огромной цифры. Они промышляли в чайных, кухмистерских, трактирах.
"Приют для непотребства такие женщины, - отмечалось в документах комитета, - находят во многих гостиницах, большинство которых, кажется, и существует сдачей своих номеров для свиданий, банях, номера которых открыты даже в воскресные и праздничные дни, и в квартирах, где проживают зарегистрированные комитетом проститутки. Содержательницы таковых квартир часто отдают комнаты для непотребства приходящим тайным проституткам".
Действительно, "бланковые" нередко склоняли к торговле телом женщин, не состоящих на учете, соблазняя их легким заработком. Об этом рассказывали сами молодые девушки, вовлеченные в тайный разврат и сожалеющие о своем падении. В качестве подтверждения можно сослаться на письмо, присланное на Первый съезд по борьбе с торгом женщинами: "Наши развратители и губители - это прежде всего состарившиеся и потерявшие цену проститутки. Это они, не имея средств для прокормления, входят в контакт с невинными девушками..."
Толкали женщин на путь тайного разврата и родственники, заинтересованные в заработке. Это часто оборачивалось трагедиями. В марте 1913 г. в Петербургском суде рассматривалось дело молодой красивой крестьянки, приехавшей в город для работы в модной мастерской. Заработок там составлял всего 18 руб. в месяц. Отцу девушки этого показалось мало. Он не только заставил ее торговать собой, но и склонил к воровству. У первого же клиента она украла 500 руб., за что и была приговорена к 5 годам каторги. И такие примеры не единичны.
Тайная проституция еще больше, чем "бланковая", была связана с преступным миром: сутенерами, притоносодержательницами, ворами. Женщины, активно промышлявшие торговлей телом, но не состоящие на учете Врачебно-полицейского комитета, оказывались наиболее подверженными венерическим заболеваниям. И даже поставленные на учет после длительного срока занятий тайной проституцией, эти женщины по-прежнему старались всячески уклониться от систематических обследований. Именно они являлись основными разносчицами сифилиса в столице, и число заболевших все возрастало. Если в 1910 г. среди проституток сифилитички составляли 52,7%, то в 1914 г. этот показатель возрос до 76,1%.
Но не только эту опасность несли тайные проститутки. Они калечили общество и в нравственном смысле. Извлекая все возможное из своих внешних данных с юного возраста, многие из них в дальнейшем старались все же выйти замуж. Однако отказаться от весьма свободного стиля жизни им было чрезвычайно трудно. В жизни это нередко оборачивалось настоящими трагедиями.
Примером того может служить дело Ольги Палем, в судебном разбирательстве которого принимали участие такие видные петербургские юристы, как НЛ. Карабчевский, Н.С. Таганцев, А.Ф. Кони. О. Палем обвинялась в преднамеренном убийстве в мае 1894 г. в номере гостиницы "Европа" своего сожителя А. Довнатора. Процесс интересен не только с правовой, но и с нравственно-этической точки зрения, так как в его ходе несколько раз всплывал вопрос о том, была ли обвиняемая публичной женщиной или нет. Сторонники первой версии не ограничились свидетельствами "доступности" О. Палем, приведя в подтверждение продажности подсудимой тот факт из ее жизни, что бывшая продавщица табачного магазина до встречи с убитым два года находилась на содержании у пожилого женатого человека. Он в конце концов расстался с О. Палем, заплатив ей единовременно 2 тыс. рублей и обязуясь в дальнейшем давать деньги, которые являлись единственным источником ее существования.
Эти средства О. Палем получила именно благодаря своим женским качествам - за интимные услуги, которые она оказывала содержателю. Такая двусмысленная ситуация вполне позволяла назвать подсудимую публичной женщиной независимо оттого, что мужчин, пользовавшихся ее ласками, было не так уж много. Но главное, что в конечном итоге и привело О. Палем на скамью подсудимых, заключалось как раз в тех сложностях, которые она испытывала, адаптируясь к нормальной жизни.
В 1907 г. Санкт-Петербургский окружной суд рассматривал еще одно дело, связанное с судьбой женщины, на этот раз жертвы преступления. З.Н. Андреева, в девичестве Сара Левина, была убита собственным мужем. До замужества, по характеристике известнейшего адвоката С.А. Андреевского, Сара "рисковала ходить по рукам... природа дала ей прекрасное тело. Она пользовалась этим оружием". Знакомство с обвиняемым произошло в Лесном парке, где Сару знали как весьма доступную женщину, не состоявшую, конечно, на учете во Врачебно-полицейском комитете. Однако дела это не меняло. Получая за свои услуги деньги, Левина и после венчания не изменила своего поведения, что и послужило причиной преступления.
Тенденция превращения торговли любовью в подсобное тайное занятие женщин с уже имеющимся социальным статусом, безусловно, способствовала разрушению морально-нравственных устоев общества. Но особую опасность, несомненно, представляла неофициальная детская проституция, весьма развитая в Петербурге. Согласно официальным данным, касающимся XIX - начала XX в., в городе не было продажных девиц моложе 18 лет.
Однако эта статистика не отражала действительности. Просто по ряду юридических актов запрещалось ставить на учет Врачебно-полицейского комитета особ моложе 18 лет, в результате чего росту детской проституции в столице Российской империи с конца XIX в. не уделялось должного внимания. Многое прояснилось после оглашения имеющихся материалов на Первом съезде по борьбе с торгом женщинами в 1910 г.
Обследования домов милосердия показали, что русская проституция среди малолеток значительно превзошла по количественным показателям Западную Европу.
Имелись даже случаи "ночной работы" детей с 7 лет. Начальница дома милосердия для несовершеннолетних рассказала о десятилетней девочке, которую полиция в течение двух лет систематически задерживала в "разгульной ночной компании, где она торговала собой". Девочка явно была психически неуравновешенной, так как "вид мужчин безумно ее возбуждал, электризовал". Ошеломляющие данные привел врач Б.И. Бентовин. По его подсчетам, в числе тайных проституток Петербурга дети 10-12 лет составляли более 10%. Спрос на услуги малолеток стремительно возрастал. Тот же Б.И. Бентовин с горечью отмечал: "Ранее детская проституция существовала как бы только для потребности половых гурманов... Теперь детская торговля любовью ведется с удивительной откровенностью и широтой, безо всякой маскировки и ширм".
К 1910 г. в Петербурге существовали гостиницы, где процветала детская тайная проституция. Дурной славой в этом отношении пользовался "Лондон" на углу Муринского проспекта и Спасской улицы.
По-видимому, именно эта гостиница описана А.М. Ремизовым в повести "Крестовые сестры". Одну из героинь, 15-летнюю девочку, заманили в гостиницу под видом найма в няньки, а потом, "как ночь, уж кто-нибудь непременно человек по пять за ночь к ней приводил". Аналогичным промыслом славилась и гостиница "Черногорье", но сюда приходили уже не буфетчики и околоточные, а вполне приличная публика, хотя в целом, по выражению Б.И. Бентовина, детская проституция "оплебеилась".
Распространенной была торговля девочками при мастерских. 0б одном таком заведении под названием "Белошвейка" на углу Большеохтинского проспекта и Гусевой улицы информировал общественность в 1910 г. врач P.M. Шихман. Существовали и специальные тайные квартиры - притоны детского разврата, организованные, конечно, взрослыми. Потребители этого вида проституции традиционно собирались в Екатерининском саду, где особенно часто гуляли дети. Но самым главным рынком малолеток оставался парк при Народном доме.
Торговали детьми так называемые "тетки-комиссионерки", выдававшие девочек за своих племянниц, а также проститутки, подбиравшие бездомных девочек. Основной контингент несовершеннолетних публичных девиц, судя по наблюдениям врачей и юристов, составляли "дети низшей рабочей среды, безродные (беспризорные), дочери проституток".
Конечно, вовлечение малолетних в торговлю любовью - в целом явление не новое и не уникальное в истории. Но все же в России этот промысел приобрел особый размах именно в начале XX в. Девочки, торгующие собой, представляли наиболее безразличную в нравственном отношении категорию проституток.
Многие продавались за коробку конфет. Б.И. Бентовин приводит характерное высказывание малолетней проститутки: "Ничего нетхудого. Пью все сладкое да вкусное. А платья у меня какие" . Те, кто вовлекал девочек 10-12 лет в проституцию, прекрасно знали, что именно этот возрастной контингент легче всего приобщить к "особым" запросам клиентов.
В отчете дома милосердия за 1908 г. имелись данные о 14-летней девочке, которая специализировалась на обслуживании пожилых эротоманов. На вопрос о том, не тяготится ли она своей жизнью, юная особа ответила: "Я теперь зарабатываю гораздо больше, чем гуляя, как все".
Действительно, многие малолетки, по данным 1907 г., зарабатывали от 60 до 90 руб. в месяц. Неудивительно, что пополнение рядов детской проституции часто происходило по инициативе родителей, продававших девочек сводням или просто отправлявших их прямо на панель. Такое, конечно, случалось и ранее.
А.Ф. Кони вспоминал, что в начале своей служебной карьеры в Петербурге - в 70-е гг. прошлого столетия - ему пришлось столкнуться с так называемым "темным делом". Речь шла о продаже чиновником К. богатому банкиру, "который среди петербургских развратников слыл за особого любителя и ценителя молодых девушек, сохранивших внешние признаки девства..." 19-летней дочери.
Единичные случаи сформировались в XX в. в целую систему, которая приобрела особый размах в годы первой мировой войны, когда "бланковые" девицы отправились ближе к линии фронта и их место в Петербурге заполнили малолетки.
0б этом свидетельствует, в частности, отчет Врачебно-полицейского комитета за 1914 г.: "Что касается малолетних, задержанных на улице полицией за приставание к мужчинам и доставляемых в комитет, то таковых комитет надзору не подчиняет, так как это не дозволено законом, а передает их посредством той же полиции родителям или их родственникам. Но так как последние сами часто толкают девочек на разврат с корыстной целью, то эта мера оказывается мало действенной".
Петербургская тайная проституция явно молодела, что свидетельствовало о ее живучести. Точных данных, которые проиллюстрировали бы ее размах, обнаружить не удалось. По материалам Врачебно-полицейского комитета, на 1914 г. было выявлено 804 женщины, продававшие себя без официальной регистрации. Однако это совершенно не соответствует действительности. На Первом съезде по борьбе с торгом женщинами приводились другие цифры, вероятно несколько завышенные, - около 40 тысяч. Однако и косвенные данные позволяют сделать вывод о том, что отряд тайных жриц культа Венеры разрастался. И накануне Февральской революции именно проститутки, не подчиненные надзору полиции, составляли основную массу публичных женщин Петрограда.
Итак, с определенной долей уверенности можно сказать, что с момента легализации проституция в Санкт-Петербурге развивается практически по классическим канонам. Более того, Петербург во многом задал тон всем российским городам в вопросе организации индустрии продажной любви. По образцу столицы повсеместно стали создаваться врачебно-полицейские комитеты. Как и большинство крупных европейских столиц, Петербург стремился к благообразию торговли любовью. И определенных успехов в этой области удалось достичь.
Так, если в 1853 г. на 1000 жителей приходилось более трех проституток, то в 1909 г. - чуть менее двух. Для сравнения следует сказать, что в это же время на 1000 москвичей приходилось 15 публичных девиц, а в Ирбите - 2292.
В Петербурге, как и в России в целом, основной контингент продажных женщин, официально считавшихся таковыми, формировался из числа бывших крестьянок, приезжавших в город на заработки. С течением времени эта тенденция усилилась. В конце XIX в. деревенские девушки составляли от 40 до 50% в общем количестве проституток Петербурга, а в 1914 г. - уже почти 70% . И это явление можно назвать вполне закономерным. Соблазн большого города сильнее всего действовал на людей, впервые с ним столкнувшихся. И чем мощнее становились миграционные потоки, тем больше усложнялся процесс адаптации приезжих к новым условиям жизни в городе.
Жрицы продажной любви в основном были незамужними. Эта традиция сохранилась до революции 1917 г. Речь, конечно, идет о поднадзорных проститутках. Почти половина девиц до перехода в ранг публичных пыталась работать в качестве горничных, белошвеек, портных, то есть в сфере обслуживания. Медики, юристы и психиатры объясняли этот факт тем, что данная категория зависит от капризов клиентов и хозяев и поэтому в любой момент ее представительница может лишиться места работы и жилья.
В результате у нее остается один выход - панель. Подобные рассуждения убедительны, однако не следует забывать, что проституция тоже представляет собой область сферы обслуживания, хотя и весьма своеобразную. В связи с этим можно говорить о смене профессиональной ориентации в пределах одного направления трудовой деятельности и некой предрасположенности к выбору именно такого жизненного пути.
В определенном смысле такую идею подтверждают данные об отношении к своим занятиям самих проституток. Конечно, эти свидетельства довольно разрозненны и могут быть использованы лишь в качестве косвенных доказательств, но пренебрегать ими не следует. Так, по наблюдениям доктора П.Е. Обозненко, в конце XIX в. в проститутки из-за нужды шли около 40 % женщин, 18 - делали это сознательно по собственному желанию, 8 - из лени, не проявляя стремления найти какое-либо другое занятие, около 7 - следовали примеру подруг и лишь 0,5% оказались в числе продажных особ по принуждению94. Еще более интересную картину дали обследования, проведенные в 1910 г. среди женщин, попавших в дом милосердия и довольно критически настроенных к своей прошлой жизни. Проститутками по причине лени стали почти 40%, 19% решили продать себя, считая это занятие более легким, чем любой другой труд, еще 20 - ответили, что такая жизнь им просто нравится, и лишь 10% проституировали потому, что "нужда заставила"95. Эти данные, как кажется, не позволяют столь категорично утверждать, что проститутки - всегда жертвы общественного темперамента. Немаловажную роль здесь играла и личность самой женщины.
Основную массу продажных особ Петербурга с момента легализации института проституции стали составлять подданные Российской империи. Число иностранок с каждым годом уменьшалось, и к l914 г. они не насчитывали и 0,5% в среде публичных девиц. По национальному составу данная категория выглядела следующим образом: первое место занимали русские, на втором месте со значительным численным отрывом оказались еврейки, затем шли польки. Остальные национальности представлены единицами. И такое соотношение сохранялось в течение почти всего дореволюционного периода. По конфессиональному признаку первенство удерживали православные, затем шли католички, далее протестантки. Еврейки, занимавшиеся проституцией, были, как правило, крещеными.
В целом же вопрос о религиозности публичных женщин весьма проблематичен. Однако об этом, как ни странно, почти ничего не писали в дореволюционной литературе. Лишь в 1868 г. в журнале "Архив судебной медицины и общественной гигиены" появляется "Очерк проституции в Петербурге" анонимного автора, который, в частности, отмечал, что многие публичные женщины религиозны лишь в сугубо бытовом смысле слова. В наибольшей степени это свойственно православным, они стараются не принимать гостей на Пасху, иногда спрашивают, есть ли у тех крест. Нравственная же суть веры Проститутками почти не воспринималась. К тому же не стоит забывать, что в древности у ряда народов существовала и так называемая религиозная проституция, например у иудеев. Вероятно, поэтому проституирование верующих не являлось парадоксом. Женщины, занимавшиеся торговлей любовью, со временем утрачивают обыденную обрядовую религиозность. Действительно, коммерческая сторона их "предприятия" могла сильно страдать при слишком усердном соблюдении постов. Следует отметить, что властные структуры задумывались и над этим вопросом. Правила для содержателей борделей 1844 г. предписывали закрывать заведение для посетителей в воскресенье и в праздник до обедни. Исходя из этого, можно сделать вывод, что первоначально публичные дома в дни постов не работали.
Со временем их содержательницы постарались сократить время простоев проституток. Дома терпимости принимали гостей почти всегда, что явно противоречило религиозным представлениям о принципах нравственности. Вероятно, все это и побудило власти внести в Правила для борделей от 1908 г. положение о запрете "работы" хотя бы в Страстную неделю.
И все же не стоит обвинять всех петербургских девиц в полной бездуховности. Напротив, отличительной чертой российских публичных женщин была сентиментальная наивность. Видимо, не случайно А.И. Куприн писал о лице "доброй русской проститутки", а А.А. Блок свою Катьку из поэмы "Двенадцать" изобразил "толстоморденькой", что в его понимании означало "здоровая и чистая до детскости".
В письме Ю.П. Анненкову он, в частности, отмечал: "Катька здоровая, толстомордая, страстная, курносая русская девка: свежая, простая, добрая - здорово ругается, проливает слезы над романами, отчаянно целуется..." Конечно, и доброта, и сентиментальность, проявлявшиеся в "обожании" подруг по дому терпимости, а также в "чистой любви", которая была обязательным атрибутом жизни любой публичной женщины, носили налет истеричности, что, по наблюдениям П.Е. Обозненко, особенно отличало молодых проституток. Все они, как правило, растравляли себя иллюзиями возможного счастья. Проститутки со стажем отличались большим реализмом и их доброта являлась, по мнению того же П.Е. Обозненко, результатом алкоголизма.
Ветераны же фронта любви - женщины старше 35-40 лет, сохранившие хоть какой-то человеческий облик после неоднократных курсов лечения в Калинкинской больнице и не спившиеся, - были существами вообще несентиментальными. Они занимались делом, исполняя обязанности притоносодержательниц, сводней, хозяек борделей.
Конечно, облик жрицы любви с течением времени претерпевал какие-то изменения. Но самое главное в проститутках оставалось незыблемым. Это - чисто российское отсутствие понимания своего занятия как профессиональной деятельности, что в конечном итоге становилось первопричиной многих трагедий. Ситуация с проституцией усугублялась и позицией петербургской демократической общественности. События же 1917 г., усилившие общемировую тенденцию постепенной замены бордельной проституции на свободную, а последней в свою очередь на тайную, еще более заострили эту проблему.
ТАКЖЕ: История проституции Симферополя XIX-нач. XX веков