Исторический наброс
«Царь банзай!»: чем похожи бояре и камикадзе? И Москва XV века, и Токио XIX столетия начали путь к имперскому могуществу с самого дна. Совершить невозможный рывок из нокдауна к триумфу они сумели благодаря целому ряду сходных черт — особенно в менталитете и идеях воинских кругов. Читать дальшеВо второй половине XV века Москва начала путь к имперскому могуществу. Иван III предъявил претензии на наследство погибшей Византии и домонгольской Руси. Он создал многочисленные и хорошо управляемые «легионы Третьего Рима» — поместное войско.
Иван III не зря назван историками Великим. Он сбросил остатки власти Орды, покорил гордый Новгород, завёл новейшую европейскую артиллерию. Он начал «русскую Реконкисту», бросив вызов союзу Литвы и Польши. Их ещё недавно победоносные хоругви теперь едва могли сдерживать удары окрепшей Москвы.
И успехи, и проблемы Москвы XV–XVI веков часто связывают с «ордынским наследием». Однако если присмотреться — едва ли не больше общего у неё оказывается… с имперской Японией. Той самой, с банзай-атаками, авианосцами и камикадзе, которая возникла из революции Мэйдзи в середине XIX века. И попыталась одним махом завоевать Китай и выгнать «длинноносых варваров» из Тихого океана.
Чувство имперской уникальности
Османское завоевание Константинополя и предшествовавшие этому попытки спасти город через унию с Римом пришлись на время гражданской войны в Московской Руси. Восстановив порядок, правящий дом наследников Рюрика, мыслители православных монастырей и цвет боярской аристократии стали осмыслять новый мир. В нём больше не было Царьграда, полтысячи лет стоявшего для Руси в центре мироздания.
На западе — католики. Крещение литовцев, уния с Польшей, смерть Витовта и поражение опиравшегося на русские земли ВКЛ Свидригайло превратили Литовскую Русь в сферу растущего влияния западной церкви. «Безбожных папежцев». На востоке — татары, на юге — турки и персы. Мусульмане.
Все православные страны, кроме свергнувшей наконец иго Московской Руси, — под властью либо «папежцев», либо магометан. Москва — последний светоч истинной веры, она же Новый Рим. Третий.
Выдвинувший эту идею митрополит Зосима и сам Иван III вряд ли коварно хихикали за бокалом вина, просчитывая политические дивиденды от претензий на наследие Царьграда и Старого Киева. Мышление людей той эпохи было глубоко религиозным. Православная версия translatio imperii осмыслялась как тяжелейший груз ответственности перед Богом и погрязшим в еретических учениях миром.
Одновременно с этим у Москвы невероятно «попёрло» на всех фронтах. Значит, провидение на стороне «легионов Третьего Рима», одерживавших одну победу за другой. И другого пути нет. Насколько можно судить по источникам, этой идеей с конца XV века были охвачены все верхи московского общества.
Мы — единственное истинное царство. Последний светоч в гибнущем мире. Третий Рим, и «четвёртому не быти».
Имперская идея японцев XIX–XX веков не была мессианской. Однако чувства уникальности им хватало на три Москвы. На месте христианского наследия двух Римов у них была идея происхождения императорской династии — и всех японцев — от древних языческих богов. А раз так, то святой долг каждого японца — бросить «восемь углов света к подножию хризантемового трона».
Раньше национальная гордость японцев находилась в лёгкой тени почтения перед Китаем. Государственность и культуру сыны Ямато восприняли там, и они это помнили.
В XIX веке огромный и древний Китай стал охотничьими угодьями «длинноносых варваров». Его авторитет поблёк так же, как для Москвы — свет превратившегося в Стамбул Константинополя. Но и европейцы с точки зрения японцев были теми ещё бескультурными дикарями со странными, вредными и опасными идеями.
Как и подданные Ивана III полтысячей лет ранее, островитяне с огромным энтузиазмом осваивали и ставили себе на службу все технические новинки Европы. Вот только себя они осмысляли единственной настоящей и законной империей. Стоящей между агрессивными европейскими империалистами и погрузившейся в отсталость остальной Азией.
И русские подданные московских Рюриковичей, и японские подданные дома Ямато были свято уверены: их экспансия и господство — благо. Только они несут свет подлинной Империи. И не так уж важно, кто и что про это думает.
Не сдаваться!
В европейских войнах с момента зарождения рыцарства сдача в плен при поражении считалась нежелательной — но естественной. Более того, пленение и выкуп были важным социально-экономическим институтом.
Русские князья и дружинники как домонгольской эпохи, так и времён ордынской гегемонии в этом смысле не слишком отличались от европейских рыцарей и польских шляхтичей. А вот воины Великих государей Московских вели себя уже иначе.
Как и солдаты Японской империи, они часто предпочитали плену смерть. Не в отдельных эпизодах, а системно, раз за разом поражая этим врагов и иностранцев. И дело здесь не в некой особенной смелости — речь о специфическом имперско-религиозном мировоззрении.
И для бойца императорской армии, и для воина поместной конницы враг был «нечистым» в религиозном смысле. Варваром и безбожником. Попасть в его руки — ритуально оскверниться.
Естественно, различий тоже хватало.
Самоубийство даже в критической ситуации для православного недопустимо. У японцев сэппуку — многовековая традиция.
При всём почтении к освящённой авторитетом веры фигуре Великого князя Московского, а затем и царя всей Руси, сама мысль о его божественности — ересь. Тогда как для японцев тэнно — прямой потомок древних богов и сам по сути — живое божество.
Банзай-атак поместная конница не допускала, отступления при надобности московские дворяне и воеводы зазорным не считали. Воспринятое у ордынцев искусство войны массами лёгкой конницы предусматривало их по определению.
Стойкость насмерть, до последней возможности и до последнего человека, «включалась» при обороне городов и крепостей и неоднократно меняла ход вроде бы полностью выигрышных для противника кампаний. Псков, Сокол, Смоленск, Вильно… примеров множество.
Категорическое нежелание сдаваться — то, что безусловно роднит московских и японских воинов.
Священный правитель
А ещё сдаться — и для тех, и для других значило предать «дело государево».
И для японца, и для «московита» фигура правителя и его воля были священны. Это казалось странным, немыслимым что американцам и англичанам Второй мировой, что шляхте Польши и Литвы XVI веков, у которых правитель был фигурой политической, ограниченной институтами, правами и вольностями благородного сословия.
И «на Москве», и в Японии до 1945 года главным законом — чем дальше, тем больше — становилась ничем не ограниченная воля государя. И его доверенных приближённых — у японцев в большей степени, у русских в меньшей. Обосновывалось это в обоих случаях с опорой на религиозное учение: всё более имперское, государственническое православие Третьего Рима и японскую традицию синто.
Это ужасало привыкших к правам и вольностям иностранцев — но создавало уникально управляемые системы. Способные побеждать, выдерживать удары, продолжать наступление там, где сдавались и отступали более богатые, многочисленные и развитые общества.
Связанные унией Польша и Литва рубежа XV–XVI веков «номинально» были гораздо сильнее, чем Москва. Не как Америка по сравнению с Японией 1941-го — но всё же заметно.
Вот только воеводы Ивана III легко выставляли на поле боя множество дисциплинированных и хорошо управляемых воинов — и один из сильнейших в Европе парков осадной артиллерии. А затем и стрелецкий корпус, потом солдатские и рейтарские полки…
Для Вильны и Кракова задача собрать войско каждый раз превращалась в трагикомедию. Шляхта была умелой и отважной, вот только забесплатно воевать не хотела. Считая, что московские вторжения «просто так» должны отбивать те, чьих земель это касалось непосредственно. Денег в казне всегда не хватало, а принудить шляхту и тем более магнатов королям польским и Великим князьям Литовским было в общем-то нечем.
Тогда как перечить воле государя Московского часто не рисковали и князья с боярами, не то что простые дворяне. И дело было не только в страхе перед лишением владений или батогами. Служба «делу государеву» была священной, даже религиозной обязанностью воинского сословия Москвы.
Точно так же, как и у японцев, шедших умирать не из страха перед расстрелом или тайной полицией кэмпэйтай, а во имя святого императорского трона. Среди них нередко были и те, кто относился к официальным идеям со скепсисом и даже иронией. Просто есть вещи, «прошитые в культуре».
Иногда нужно «выбрать деревянные костюмы» — иногда нужно умереть за императора.
Эти и некоторые другие сходства помогли и Москве, и Токио сделать невозможное.
К моменту смерти Витовта Москва была слабой, отсталой буферной зоной между находившейся на пике могущества Литвой и всё ещё могучей Ордой. Более того, через несколько лет случилась жуткая гражданская война, из которой даже победитель вышел без глаз. Став Василием II Тёмным.
К моменту появления американских пароходов эскадры Перри Япония была глубоко феодальным клочком суши на краю мира. С самурайскими мечами и крестьянами с тяпками на фоне промышленной революции эпохи развитого стимпанка. И незамедлительно рухнула в гражданскую войну между сторонниками сёгуна и императора.
В эти моменты вряд ли кто-то поставил бы что на Москву, что на Токио хотя бы медную монету. Без шансов. Такие не выживают.
«Не советую. Съедят». Благо желающих и способных было хоть отбавляй.
Спустя время одни простёрли границы от Амура до Киева, в следующую эпоху шагнув ещё дальше — от Калифорнии до Варшавы. Флаг других развевался от атоллов Маршалловых островов до Тайваня и Маньчжурии, а мечом они дотянулись до Гавайев, Австралии и Индии.
Правда, совершившие это общества получились своеобразными. Не слишком симпатичными и комфортными с точки зрения как иностранцев, так и многих подданных. И соседей, некоторые из которых до сих пор «нервно икают».
Да и потомки что в Японии, что в России до сих пор яростно спорят, как оценивать эти страницы истории своих стран.
Ведь всё имеет свою цену. Тем более — «невозможные» сверхусилия по созданию империй рывком от «существенно ниже плинтуса».